В забайкальском селе Улёты у меня
живёт родственник – двухметровый красавец Василий. В свои сорок он выглядит
очень молодо: на лице ни морщинки, а улыбка по широте, кажется, не уступает
могучим плечам.
В Улётах Василий учит местную ребятню
истории государства российского, а в свободное время ходит на охоту-рыбалку.
Раз в два-три месяца он приезжает в Читу, пыша здоровьем, приходит в гости,
стискивает в объятиях. Мы пьём самогон, настоянный на кедровых орешках, закусываем рыжиками
и пельменями с горбушей, травим байки: он – охотничьи, я – журналистские.
Добродушно посмеиваясь,
родственник неспешно рассказывает о медведях, которые пугают местных
горе-охотников, о перелётных птицах, об огромных тайменях. Глухие таёжные
заимки, красные от брусники леса и бурлящие речные пороги – декорации его
историй.
И будь я мексиканцем Алехандро
Гонсалесом Иньярриту, взявшимся снять фильм про охотничий промысел на Диком
Западе, консультантом в свою картину пригласил бы сибиряка Василия. Он, уверен, разъяснил
бы оскороносному режиссеру, что мокрая шкура, пролежав ночь в снегу возле
крохотного костерка, на утро не будет как новая; что, проплавав даже с пять
минут в ледяной воде и выбравшись, уснуть в мокрой одежде – верная смерть. И
как идти на охоту без единой собаки? Ну, а уж про то, что только чудо и
усердное лечение помогут оправиться после встречи с разъярённой медведицей, ещё
Николай Дмитриевич Кузаков в «Любви шаманки» всё написал.
«Хорошо, наверное, такие фильмы
где-нибудь в Средиземноморье смотреть, а то и ещё южнее. Там что Марс, что
тайга – один чёрт, - говорит Василий. – А ты лучше послушай, как наши ребята на УАЗике несколько километров от медведицы удирали».
Я слушаю, улыбаюсь и жую
холодненький, вилкой из банки подцепленный рыжик.
Комментариев нет:
Отправить комментарий