Первый октябрь

Серёжа проснулся от того, что солнце грело ладошку, которой он какое-то время прикрывался от света. Мальчик протёр глаза, потянулся.

Он родился в конце весны, и это был его пятый октябрь. Так сказала мама. Сам мальчик об этом, конечно, не думал. Он ещё путался в месяцах, когда по просьбе деда перечислял их скороговоркой, и не отделял один от другого. К тому же прошлые четыре октября он не помнил.

Дверь на балкон была открыта. Слышались шум проезжающих машин, шелест штор, щебет. В комнате пахло мамиными оладьями и сыростью от прошедшего ночью дождя. На диван запрыгнула кошка, легла рядом, уютно затарахтела.

Первым делом Серёжа нашёл языком шатающийся передний зуб, покачал его. «Вот-вот выпадет», - подумал радостно. Затем достал из-под подушки стопку разрезанных перфокарт: с одной их стороны были линии цифр - единицы к единицам, двойки к двойкам, с другой - нарисованные отцом пираты.

Папа в командировке, в Москве. Мама сказала, что он вернётся, когда закончится октябрь. Уехал отец прошлой ночью, Серёжу будить не стали, а утром он нашёл на кухонном столе карточки с рисунками.

Мальчик повернулся на бок и стал рассматривать картинки. Пираты были хороши. Папа срисовал их с иллюстраций в книжках про Питера Пена и паренька Джима. Они были в треуголках с Весёлым Роджером, держали в руках огромные пистолеты и сабли. Глаз одного флибустьера закрывала повязка, у другого вместо кисти был крюк, третьему не хватало передних зубов (глядя на него, Серёжа ещё раз проверил языком свой – на месте). Пираты ухмылялись или, наоборот, смотрели строго, плотно сжав губы.

- Проснулся? - в комнату вошла мама, села на край дивана, от неё пахло оладьями и цветами. - Умывайся, заправляй диван, кушай и можешь пойти во двор. На улице тепло, прямо бабье лето, - она улыбнулась и сощурила глаза - луч упал на её лицо, на золотистые волосы.

***

Ребёнок выбежал во двор и с радостью пнул попавшую под ноги банку. Жестянка прогремела по асфальту и звякнула о бордюр.

Двор был огромен. В дальнем его конце высилась мрачная электробудка с амбарным замком на коричневой двери и нарисованным чёрным черепом в жёлтом треугольнике. Серёжа всегда обходил будку стороной, но сейчас, увидев упреждающий знак, вспомнил о карточках с пиратами, которые перед завтраком спрятал в карман.

Настоящих солдатиков у него не было. Старший брат давно обменял привезённых дедом из ГДР разноцветных ковбоев и индейцев на кассеты для приставки «Денди». Поэтому младшему оставалось резать на квадраты отцовские черновики из желтоватой бумаги и рисовать на чистой стороне только ему понятные эмблемы: косые линии - греки, прямые - персы, круги - варвары, ромбы - римляне. И как он был счастлив теперь, держа в руках плотные перфокарты с изумительными пиратами - один не похож на другого.

Двор был пуст, и, присев под акацией, Серёжа, разложил карточки в палой листве. Игра началась. Горки ломких, шуршащих листьев превратились в брустверы, ямки в земле - в окопы. Бумажные пираты обрели голоса: они спорили, кричали, ссорились и мирились.

Серёжа увлечённо играл и не заметил, как рядом остановились соседские мальчишки - они тихонько смеялись, глядя на ничего не видящего вокруг паренька. Наконец, один из них - почерневший за лето, с выцветшими, почти белыми волосами - поднял камень и кинул в Серёжу, угодив в его вытянутую над сражающимися пиратами шею.

- Что там у тебя? Дай! – потребовал блондин.

Серёжа, у которого при ударе из глаз брызнули слёзы, сгрёб карточки, сжал их в ладонях (попавшиеся песчинки и обрывки листвы неприятно кололи кожу) и вскочил.

- Дай сюда! - повторил загорелый. Серёжа молча попятился, не сводя глаз с соседских парней. И тут кто-то сзади схватил его за руки, заломил их. Ещё кто-то (Серёжа, как ни старался, не мог оглянуться и увидеть обидчиков) вырвал из его рук карточки и отдал вожаку. Тот стал, ухмыляясь, рассматривать рисунки (так, отчего-то вспомнил Серёжа, брат и его друзья разглядывают наклейки с голыми женщинами).

- Верни! – закричал Серёжа.

Блондин взял одну карточку, поднёс её к серёжиному лицу (капитан Крюк ехидно щерился) и порвал. Серёжа заплакал и стал с удвоенной силой дёргаться, пытаясь вырваться или пнуть тех, кто его держал.

- Крепче-крепче, - скомандовал белёсый и начал торопливо рвать и комкать карточки. Клочки падали на песок, и Серёжа сквозь слёзы видел ряды цифр, обрывки рук, шпаг, камзолов.

- Я всё расскажу. Мама! - взвизгнул он, наконец.

Те, кто был за спиной, загоготали и больнее скрутили ему руки. Блондин, успевший порвать последнюю карточку, тоже засмеялся и передразнил: «Маа-маа, мааа-мочка». Затем он несильно стукнул Серёжу кулаком по лицу: «Не расскажешь» и приказал своей ватаге: «Бежим!».

Серёжу толкнули на землю. Он вскочил, побежал за соседскими, но те были старше, и догнать их он не смог. Шмыгая носом, мальчик вернулся под акацию, стал собирать клочки перфокарт, выискивать их среди опавших листьев. Слёзы на его лице смешались с пылью, превратившись в чёрные подтёки. Во рту было солёно, язык угодил в дырку, и Серёжа увидел на земле крошечный зуб - сам не заметил, как и когда тот выпал. Хохот соседских мальчишек стих, двор вновь опустел.

***

Войдя в прихожую, Серёжа увидел маму: она положила телефонную трубку и помутневшими глазами посмотрела на сына. В этой комнате не было окон и было темно.

- Мама, - начал мальчик, но мать уже отвернулась и пошла в зал. Там на убранном диване перед включенным телевизором сидела бабушка. Кажется, недавно она всплеснула руками, и ладони так и остались сомкнутыми у её груди: бабушка медленно раскачивала ими вперёд-назад, не сводя глаз с телевизора. Кошка, подобрав под себя лапы, лежала на подлокотнике. Балконная дверь была закрыта, в комнате душно.

- Он? - спросила бабушка.

- Нет, - ответила мама, и Серёжа увидел, как у неё задрожал подбородок.

На чёрно-белом экране телевизора серый дым клубился из почерневшего окна. Потом камера показала танк, солдата со смешными усами, сомкнутые ряды в касках с серыми прямоугольниками щитов в руках, оскал окон с тёмной дырой, а затем белое, некрасивое здание, по которому расползались пятна сажи. Выстрел. Вздрогнувший фасад. И снова столб пыли и вылетевшие из здания белые листы, так похожие на клочки у Серёжи в ладонях.
          Мама, ничего не говоря, прижала сына к себе. Это был его первый октябрь. Прошлые четыре он не помнил.

За фотографию спасибо Евгению Епанчинцеву.

Долгожитель

В таких случаях принято добавлять "все персонажи вымышлены, любые совпадения имён и событий случайны".

Настоящим фронтовикам посвящаю.

***

Праздник Победы, 9-е мая, Виктор Петрович полюбил только в преклонном возрасте, когда его лицо изрезали морщины - резкие линии вниз от уголков рта, тонкие и прямые на лбу, когда поседели волосы, и появилась увесистая, дубовая трость.

В молодости, в послевоенные годы, это был не его праздник, а ребят чуть старше по паспорту и значительно старше по пережитому. В наглаженной форме с медалями за бои под Москвой и Сталинградом, на Курской дуге, в Будапеште, Берлине и Вене, с тёмно-красными или жёлтыми знаками за ранения, гуляли они по площадям и аллеям, смолили папиросами у бурлящих фонтанов – предвестников лета, резались в домино во дворах, озорно подмигивая женщинам. Выпив, фронтовики негромко вспоминали погибших товарищей, неохотно рассказывали любопытным про войну, которую Виктор Петрович не знал.

Нервавшегося на фронт 18-летнего Виктора призвали только к лету сорок пятого, когда всё главное в Европе уже отгремело. Была учебка. Затем долгая дорога через пыльную Монголию к Большому Хингану, навстречу Квантунской армии. Но и недели не провоевал молодой артиллерист, ни в один бой не попал, а подхватил ветрянку и с этой детской болезнью слёг в госпиталь. Выписка совпала с капитуляцией японцев.

Но хваток был Виктор Петрович. Умел жить, умел вертеться. И если в сорок пятом пробуксовал, то после войны летел по карьере как артиллерийский снаряд, и к сорока годам пусть не звонкие медали, но партбилет, грамоты и трудовая книжка расправляли плечи удачливому работнику профсоюзов. Хотя и медалей на груди прибавилось - юбилейных, ведомственных.

Шли годы, и те, кто был старше, стали уходить в мир иной, угасать, вступать в неравный бой с нажитыми за годы войны болячками. Виктор же Петрович на здоровье не жаловался. «Порода у нас крепкая – долгожители», - с гордостью говорил он, рассказывая о войне школьникам. «Юность меня закалила, трудности стальным сделали, твёрдым, как эта трость», - хвастался внукам, а затем и правнукам, потрясая тяжёлой палкой.

Говорить он умел - профсоюзная школа. На любой вопрос отвечал бойко. Поэтому в 2000-х, когда совсем мало осталось фронтовиков, живчика Виктора Петровича всё чаще стали приглашать на встречи с детьми, на праздничные построения, митинги и концерты. И так со временем, которое не щадило других, незадачливый артиллерист стал в своём городке известным ветераном. С жаром он рассказывал о кознях японских диверсантов, о хитростях снайперов, о камикадзе и самураях. «Враг был умён, безрассудно смел, но и мы не лыком шиты, - говаривал он. - Мы знали, как ключик к нему подобрать. И подобрали! Быстро управились».

Как снежный ком разрастались его воспоминания - от кого-то услышанные, где-то прочитанные, яркие и многословные. «Помню вечером в Харбине...». «Навёл орудие на самолёт...». «В тот день наша батарея дала жару...». И настолько он заучил эти истории, настолько отшлифовал каждый их поворот, что сам в них поверил. И вот уже в День Победы, говоря за семейным столом об одном из таких случаев, он на полуслове замолкал, глотал слезу, шмыгал большим, стариковским носом и опрокидывал в себя стопку водки, провожаемую укоризненным взглядом всё понимающей жены.

Лишь однажды случился казус: увлёкся Виктор Петрович и стал в кругу домашних вспоминать сослуживцев, их, но всё же больше свои, подвиги, забыв про сидевшего в уголке комнаты старшего брата. А брат его, тихий, лопоухий Иван, долго молчал, нервно подёргивая пуговицу на старом, сереньком пиджаке с такой же скромной, серо-голубенькой медалью «За отвагу», но не выдержал и громко процедил: «Заткнись, дрянь». Но этот инцидент Виктор Петрович быстро забыл.

Наконец, весной то ли 2011-го, то ли 2012 года пригласили Виктора Петровича в Китай. Пройтись, так скажем, по местам боевой славы. Он, конечно, поехал. Возложил цветы на одном мемориале, сказал речь на другом. И всё бы ничего, но на заключительном ужине кольнули его слова хозяев о том, что советские войска помогли китайцам добить японцев, с которыми они боролись почти 15 лет.

«Помогли? – возмутился старик. - Мы вам по-мог-ли? - прогрохотал он, как гаубица. - Да исключительно нашей храбростью выкована эта победа. Только нашей кровью разбиты японские милитаристы. Кровью таких, как я, советских солдат. Это вы нам помогали, а не наоборот!».

Китайцы вежливо промолчали, не стали меряться литрами пролитой крови, но Виктор Петрович до последних дней вспоминал эту обиду, звонил в газеты и на радио, рассказывал родным и раз за разом повторял жене: «Отстоял я там нашу честь».